КАК Я СТАНОВИЛСЯ ГЕОФИЗИКОМ

На геофизический факультет меня потянуло после того, как в старших классах школы я пристрастился к туризму. А любовь к технике началась с детского конструктора, из которого можно было "свинчивать" различные "механизмы". Очень увлекался я этой игрушкой еще до поступления в школу. Большое впечатление произвели две книжки: Ф.Вейтков "Летопись электричества" и Н.Чуковский "Водители фрегатов".
Из студенческих лет расскажу два эпизода, один хороший, а другой – плохой. Начну с плохого.
Дипломная практика после пятого курса. Партия глубинного сейсмического зондирования от ВНИИГеофизики, Башкирия. Работало три шестидесятиканальных сейсмостанции, перекрывая профиль длиной в 18 км. Я отвечал за три километра косы и сто двадцать сейсмоприемников. В подчинении шесть рабочих – татарок и один шафер – чуваш. В кузове смоточной машины я и спал. Стоянку обычно отрабатывали за три – четыре ночи, а потом смотка, переезд на 18 км по профилю и новая размотка. Очень часто я сидел в сейсмостанции и наблюдал за работой оператора. Все казалось очень просто. Для экономии фотобумаги сейсмограммы получали при двух скоростях ее протяжки – медленной, до прихода первых вступлений, и быстрой, начиная за несколько секунд до вступлений и далее на всю сейсмограмму. Скорость переключалась вручную. И вот: "Дайте мне, дайте мне". Оператор уступил свое место, я включил первую скорость, а перед приходом сейсмических волн вместо того, чтобы перейти на большую, от волнения включил соседним тумблером питание всех усилителей! Был перестрел этого пункта взрыва и задержка работ на профиле. Оператор меня не выдал.
Практика после четвертого курса я по собственной инициативе попал в Институт физики Земли АН СССР, где потом и проработал всю жизнь. Сейсмическими методами определяли толщину ледника Туюк-су южнее Алма-Аты. Сохранилась фотография – как мы тянем вверх по леднику железные сани с нашей "переносной" двадцатичетырехканальной станцией. Просто репинские "Бурлаки". Проводили каротаж скважин во льду. Для прижима пьезодатчика и пьезоприемника к стенке скважины оператор пытался приспособить плоские пружины. Ничего не получалось. А меня вдруг "осенило". Я предложил использовать велосипедную камеру, надуваемую через резиновую трубку с поверхности. О моем "изобретении" было упомянуто в характеристике, с которой я возвратился во МГРИ. В последний день еще утром я водил лошадь по морене, а вечером ступал по паркету московской комнаты. Заилийское Ала-тау до сих пор у меня в глазах.
Пойду уж дальше, в глубь веков. После третьего курса производственная практика по радиометрии в Нагорном Карабахе. Ездили втроем, Неля Парамонова, Виктор Мишарев и я. Через много лет приезжали к Мишареву в Полтаву всей семьей: я, жена, двое детей и сиамский кот. На своей "Волге" Виктор отвез нас в село Хатки, где у нашего сокурсника, Вадима Щербины, оказалась развалюха-мазанка под соломенной крышей. Чудесно провели то лето в излучине реки Псел. Заезжал я к Мишареву в Полтаву и еще несколько раз. Живя одиноко, он выливал свои философствования за стаканом домашнего вина. В развитии Полтавской губернии выделялось три периода: голубой, желтый и бурый. При первом поля пшеницы зарастали васильками, при втором – сурепкой, а при третьем – осотом.
Но вернемся в Карабах. Я ходил с радиометром, а мальчик-рабочий, приехавший из Еревана, забивая в землю штырь тяжелой кувалдой, делал ямки, из которых засасывался воздух для определения содержания радона в нем. В конце дня у мальчишки отваливались руки, но мне и в голову не приходило дать ему отдохнуть. Зато какие красивые мускулы заиграли у него в конце сезона! Однажды на линии профилирования оказался какой-то табор. Я твердо решил не искривлять маршрута и пройти через изодранные шатры. Выскочившие на меня огромные псы быстро образумили молодого исследователя. Кормежка была плохая, продукты возили из Еревана и я подрабатывал на нас троих, починяя за масло, сыр и яйца радиоприемники кишлачников. Деньги нам выдавали, но, перебазируясь, мы всегда узнавали, что магазин в соседнем кишлаке закрыт: обворовали.
Ну. А кончать-то жизнь нужно покаянием. 1980 год. Анголо-Бразильский геофизический траверс. Выполняют его несколько институтов АН СССР. Мы базируемся в Луанде, Ангола. Пошли купаться на берег Атлантического океана. И меня вдруг понесло течением, чувствую – не выплыву. Орать "тону" как-то стыдно. Ведь мы тогда были советскими людьми и всякий нежелательный эпизод бросал тень на всю страну. Как это? Утонул не в СССР, а в Африке. Позор! Ору: "Саша, я устал!" Саша был взрывник, плавающий метрах в ста от меня. Припустил ко мне саженками. Но вопль донесся до Африканского берега, где находилась небольшая деревушка. И вот слышу рядом со мною плеск весла и темная лапа хватает меня за руку и прижимает к борту лодки. Отбуксировали. Взрослый негр и мальчик. Надо отблагодарить, но как? Денег у нас не было, да в Анголе они нам и не нужны были. Питались мы на взрывающем Большом десантном корабле, а купить что-либо в городе было просто нечего. Уже четыре года, как прогнали португальцев, продукты продавались по талонам, промышленные лавки пустовали. Несколько дней назад я обменял связку английских булавок на большую гроздь бананов и теперь у меня оставалось лишь два куска туалетного мыла "Красная Москва" – все мое богатство. Так вот, пожалел я второй кусок и, начиная с 1980 года, стою лишь кусок туалетного мыла! До сих пор стыжусь содеянного.

(А.Н. Фурсов)