КАК Я СТАЛА ГЕОФИЗИКОМ

Я с детства мечтала о путешествиях. Лет с 3-х или 4-х, наверное. Правда, сначала я собиралась быть капитаном дальнего плавания и занимала слушателей рассказами о своих путешествиях (мысленных, конечно). Представляла острова с тропическими пальмами, а потом зимовку на севере, полярную ночь и белых медведей.
Возможно, модная песенка ”Капитан, капитан, улыбнитесь”, часто звучавшая тогда по радио, и разговоры о челюскинцах были тому причиной. Но, быть может, это было “начертано на небесах”. Ведь в субботу, как известно, рождается путешественник, а я родилась именно в субботу.
Капитан из меня не получился, но получился геофизик - тоже “бродяга”.
Больше всего мои фантазии подогрела учительница географии, Татьяна Алексеевна. Она объехала весь Советский Союз (о зарубежных турпоездках, тогда и не мечтали), и её живые рассказы и нестандартные контрольные (например, надо было проехать только водным или, например, кратчайшим, или только северным путём из Волгограда во Владивосток, описав при этом всё, что случилось и встретилось по дороге). Водила она нас и в походы: в Тулу, Серпухов, Ясную Поляну, Переславль Залесский. Мы побывали в музеях, на заводах и фабриках. Спускались даже в шахту в Скуратово, были и на металлургическом заводе, на Косой Горе. Но окончательно заворожил нас Горный Алтай. Мы (две мои близкие подруги и я) – активные участницы географического кружка – попали в поход на Телецкое озеро, организованный клубом туристов. Это был первый послевоенный поход в те, забытые с 1936 года, сказочные края.
Решил же всё день открытых дверей во МГРИ им. Серго Орджоникидзе – так тогда, в 1953 году, назывался наш институт. Расположен он был в самом центре Москвы, на Моховой улице, рядом с Кремлём, Консерваторией, недалеко от Большого театра, от Музея изобразительных искусств имени Пушкина. Такое выгодное соседство позволило нам побывать на Первом международном конкурсе им. П.И. Чайковского, слышать игру Вэна Клайберна – первого лауреата, попасть на выставку картин Дрезденской галереи. Мы активно использовали выгодное географическое положение Alma Mater, убегая с лекций и “маневрируя” между необходимыми и не очень практическими занятиями.
Но это было уже на старших курсах, начиная с конца третьего. А вначале у нас была “аракчеевская” дисциплина, очень много занятий, зачётов с отметками, экзаменов и всяких “репрессивных” мер по отношению к нарушителям.
Почему именно МГРИ?
День открытых дверей там проходил раньше, чем в МГУ, и меня прельстила перспектива реализовать увлечение математикой и любовь к путешествиям одновременно. И ещё нам сказали, что МГУ выпускает, в основном, теоретиков, а МГРИ ближе к практике. Я же, ощущая свою чрезмерную непрактичность, решила, что деловая направленность геологоразведочного – именно то, что мне необходимо.
Так я стала геофизиком.

Второе дыхание

Самое интересное в институте, конечно, практики. Самая интересная учебная практика – Крымская. Ей посвящено множество песен, сложенных ещё нашими предшественниками.
Было это в 1955 году – прошлый век, седая древность. С собой полагалось везти крупу, преимущественно, рис. Кормили нас тогда кашами и рассольниками с тухлыми огурцами. Необходимость в рисовой каше становилась понятной, когда созревали (или готовились созреть) фрукты, и мы разнообразили своё меню, совершая набеги на колхозные сады. Жили бригадами по 5-6 человек по частным домишкам в деревне Партизанское, откуда начинались учебные маршруты.
В первый же выходной все убегали на море. Сначала автобусом, а потом поездом до Евпатории на ближайший пляж. Проплавав и прозагорав целый день (для многих это была первая встреча с морем), мы поспешили к автобусу. К великому нашему ужасу, последний автобус на Партизанское ушёл у нас буквально из-под носа, битком набитый “мгришниками” и местными жителями. Порядки тогда были суровые, опоздание на “линейку” завтра к 6 утра грозило неминуемым отчислением из института. (В скобках замечу, что из 100 человек, приятых по большому конкурсу на наш курс геофизического факультета, его окончили всего лишь 60 . Предыдущему курсу повезло ещё меньше: там из 100 осталось лишь 40 человек).
Подошла ещё группа опоздавших. Больше автобусов на Партизанское не будет. Что делать? На такси или попутных “частников” надеяться не приходилось – не те времена. И тут нам посоветовали втиснуться в какой-то другой, тоже последний, автобус, по пути следования которого есть указатель в сторону от шоссе: “Партизанское – 10 км”. Ура! Мы обрадовались такой возможности.
Нас высадили у указателя. Идём по стрелке. Горят сожжённые спины, ноги болят. На пеший поход не рассчитывали. Многие были в тапочках или кедах – не самая удобная обувь в горной местности. Стемнело. Идём из последних сил. Ничего. Осталось километра полтора. Дотянем. Только местность какая-то незнакомая. Или всё дело в темноте?
Подходим к деревне. Навстречу старик.
-“Далеко ли до Партизанского?”
-“ До Партизанского? 25 километров отсюда”.
- “Как? А указатель на дороге?”
- “Так это Партизан, а не Партизанское. В Партизан вы, считай, уже пришли. Там указатель на дороге ошибочный. На Партизанское поворот в 10 км по шоссе от этого указателя”.
И вот, когда казалось, что сил осталось ещё только – только на километр – полтора, пришлось настроиться ещё на целых 25!
И тут я поняла, что в критический момент у человека открывается второе и даже третье дыхание, если нет иного выхода и необходимо достигнуть цели...
Мы пришли уже засветло, за 45 минут до пресловутой линейки, и мгновенно “провалились в сон”... Вскакиваем от крика начальника практики у нас над головой: “Почему зарядку не делаете?!”
Какая уж тут зарядка?...
Но вот одно из любимых воспоминаний о ежедневной линейке.
Обычно выстраивались в 6 часов утра на площадке, где нам объявляли о предстоящих маршрутах и частенько устраивали “промывку мозгов”
- “Здравствуйте, товарищи студенты!”
- “Здравия желаем, товарищ начальник практики!” - так полагалось отвечать, ибо порядки в то время были у нас “военизированными”, как в казарме. И вдруг однажды, в ответ на приветствие начальника практики (им был преподаватель физкультуры) громко и чётко, как на праздничном параде, в нарастающем темпе прозвучало: “Гав- гав – гав – гав – гав – гав!!!”
- “Отставить!!!”
- “Здравия желаю, товарищи студенты!”
И в ответ, ещё более чётко и слаженно, громко, по- военному:
- “Гав, гав, гав, гав, гав – гав - гав!!!”
Это отличилась третья группа геофизиков, РФ-53-3. Дружные были ребята!
И ещё… как-то раз, лишь только начальник практики, читая какой-то указ, произнёс:
“Самым главным в этом постановлении является то”,... его заглушило громкое
“Мм-м-у-у!” и взрыв хохота.
Рядом щипал травку деревенский телёнок, и кто-то из студентов дёрнул его за хвост:
“Не выдай, милый!”
Физрук начал сначала:
- “Самым главным в этом постановлении является”...
И cнова громкое “М-м-у-у!” и весёлый хохот.
Кажется, в тот раз мы так и не узнали, что же является самым главным...
Было немало и других шалостей.
Однажды на подмосковной практике мы догадались повесить на свою дверь объявление:
“Осторожно! Не топать и не стучать! Здесь ГОДОГРАФЫ!”, изобразив для пущей важности череп и кости, как было принято на трансформаторных будках и высоковольтных столбах.
Тогда практикой командовал зав. военной кафедрой, полковник в отставке К., не сведущий в геофизике, и страшное слово “ГОДОГРАФ” на целую неделю избавило нас от его бесцеремонных призывов на зарядку.
Но основным в нашей жизни, конечно же, были не шалости, а учёба.
Наши профессора и преподаватели – Л.М. Альпин, А.Н. Кронгауз, Е.А. Молодцова, И.Е. Гурвич, Г.Ц. Тумаркин, Н.И. Николаев, Л.Л. Ляхов – заложили прочный фундамент необходимых знаний.
Профессия геофизика дала нам возможность найти своё место в жизни, увидеть много интересного в России и за её пределами, достойно представляя нашу страну на всевозможных форумах и конгрессах, работая по отечественным и международным проектам и контрактам.
Выпускники нашего факультета объездили почти весь Земной шар – от таёжной глубинки, прииска Ненастного и экзотического города Бодайбо – до Праги и Парижа, Рейкьявика, Багдада, Пекина, Ханоя, Гаваны, Каира, Дели.

Первая производственная практика

Моя первая производственная практика проходила в Ленской экспедиции ЦНИГРИЗолота. Небольшой партии, которой руководила Ирина Алексеевна Кудрявцева – замечательный специалист и человек, также окончившая МГРИ, - предстояли поиски погребённой золотоносной россыпи - древнего русла Витима.
Попасть на прииск Ненастный, где планировалась работа, можно было лишь из Бодайбо. Тогда это был город старателей, отличавшийся своим неповторимым колоритом. ”Закон – тайга, прокурор – медведь”, - гласила местная поговорка. Основная масса населения – мужчины в пышных “запорожских шароварах” с широченными поясами, чтобы легче было прятать золото и, главное, острый нож, без которого немыслима тамошняя жизнь.
Бытовал там неписаный закон: если кто-то, будь то знакомый или незнакомый, предлагает кому-то выпить, отказ считается личным оскорблением. За это можно убить. Пили же там только спирт: завозить в такую даль водку считалось нерентабельным, да и слаба она для таёжных “старожилов”.
“Ну, пусть убивают. Пить я не буду” – твёрдо решила я для себя и строго следовала этому правилу. Правда, в те далёкие времена выручали меня, студентку 3-го курса, мой детский вид и убежденность в собственной правоте.
Переночевали в какой-то гостинице или общежитии и к 8 часам утра отправились на вокзал. Надо было доехать поездом до прииска Кропоткин, куда (в нашей группе были ещё два студента 5-го курса) за нами должны были прислать машину до Ненастного. Попытки узнать накануне, когда отправляется поезд, не увенчались успехом. В кассе вокзала нам объяснили, что на всякий случай прийти следует к 8 часам, но поезд отравится лишь тогда, когда появится машинист, а это может случиться и в час, и в два пополудни.
Так и произошло. Отправились мы из Бодайбо в начале второго. Поезд времён братьев Черепановых. Паровоз с высоченной трубой, в точности такой, каким изображён был в учебнике истории первый паровоз. Назывался он “маракас”. В вагонах справа – деревянные скамейки, слева – мягкие, спинки и сидения покрыты конским волосом и обиты кожей: Места первого и второго класса, разные цены. Билеты можно купить на вокзале, но после отправления поезда всех обходит кондуктор, пытается продать билеты. Сидят все, где кому вздумается. Кондуктор объяснила нам, что это не имеет значения: всё равно пассажиры почти все пьяные, билетов не берут. Впрочем, это было очевидно.
Через 15 минут после отправления поезд остановился. В чём дело? Какая станция? Это не станция. Оказывается, традиция такая: здесь пассажиры бегут пить молоко, которое на травке у поезда продают деревенские женщины. Но вот поезд тронулся... Через час опять остановка. Ждём час, два – ни с места. – “Что случилось?”
- “Да у машиниста здесь тёща. Он к ней пошёл.”
Наконец, кто-то вызвался пойти позвать машиниста.
- “А то, мол, в прошлый раз какой-то мужик попросил подождать 15 минут, надо, мол, к родне зайти. Дал машинисту пол-литра.” Прошло 15 минут, час, два, вот уж и вечер наступил, а мужика всё нет. Пошли в деревню, разыскали беглеца. Оказывается, мужик загостился и совсем забыл, что поезд его дожидается. Так бы и заночевали, да благо, вспомнил кто-то, что пассажир в гости пошёл.
В конце концов, через неделю за нами на Кропоткин приехала долгожданная машина и отвезла на Ненастный, за 200 км к северо-востоку от Бодайбо. Шёл 1956 год. Тогда на всю большую Ленскую экспедицию была всего одна, списанная уже, трёхтонка, которая по очереди обслуживала все геологические партии, разбросанные в тайге в радиусе 200 км.
Замечу, что геофизика развивалась тогда стремительно, и уже в 1960 году (по окончании МГРИ я работала в институте “ВНИИГеофизика”) в распоряжении нашей партии были не только машины, но и самолёты – кукурузники. На них летали за очередными лентами – сейсмограммами, так как профиль ГСЗ и КМПВ протянулся по Южному Уралу и Западному Казахстану на 4500 км с севера на юг.
Дорога на Ненастный была сказочно красива. Море диких полевых цветов, которые у нас культивируют как садовые. Оранжевые и красные лилии – саранки, лиловые ирисы, сочная трава, стаи белых бабочек, поднимающихся в воздух при приближении машины, еще не растаявшие льдины в лучах солнца посреди довольно бурной реки.
Ненастный был заброшенным прииском, где уже выбрали всё промышленное золото. Несколько деревянных домиков вдоль русла Витима – притока Лены. На одном конце прииска разместилась наша геологическая партия, на другом – бригада старателей, промышлявших скудными остатками россыпного золота. Золото мыли “мониторами” (так назывались водомёты, сильной струёй воды размывавшие береговой откос). Осевший на деревянных лотках песок тщательно промывали, и добытчикам оставались крупицы золота. Руководитель бригады старателей 70-летний Яков ездил на телеге, которую волочила старая лошадёнка, отчитываться и сдавать золото на большой действующий прииск Светлый, в 47 км от Ненастного.
Возвращался он, до бесчувствия пьяный, на телеге лёжа, в одной галоше на босу ногу, с ящиком спирта и ящиком шампанского, если съём золота был удачным, или трезвый и злой, без выпивки, если отчитываться было нечем. Да, только девяностоградусный спирт, шампанское и шоколадные “мишки” были в ходу и в продаже в тех краях. Шампанское – “для шику”, спирт “для сугрева”.
Яков по своему складу был философом.
Невысокий, худенький, с почти совсем облысевший яйцевидной головой (жиденькие соломенные волосики на макушке и на затылке), об любил рассуждать о жизни. “Всё это жизнь! Всё это надо изучать!” – глубокомысленно заявлял он с ударениями на “жизнь” и на “изучать”, поднимая вверх палец правой руки и подчёркивая ударения. Левой одновременно, в такт, он подтягивал брюки, которые у него вечно сползали ниже пупка.
Его жену старатели и наши работяги прозвали “Тёщей”. К Тёще ходили за картошкой (у неё был огородик).
У Якова наш начальник партии Ирина Алексеевна брала в долг деньги, чтобы раздать зарплату рабочим, так как деньги высылались из центра лишь после прибытия партии к месту назначения и обычно запаздывали на 1-2 месяца (такие были порядки!).
Покупать, кроме тёщиной картошки, на Ненастном было нечего и негде. Раз в месяц к нам приходила машина. Привозили хлеб, деньги, сливочное масло, сахарный песок и большой бидон томатной пасты. Сушёный борщ, спрессованный в большие колёса, был запасён заранее, и мы варили борщ “из колеса”. Якову и Тёще тоже привозили продукты.
Машина была старая, уже списанная, и ходила только благодаря самоотверженному труду и таланту шофёра – Саши Шнейдера. Саша, похожий на цыгана, тёмнокудрый доброжелательный человек, был из сосланных во время войны немцев. Срок его “поселения“ окончился, но возвращаться в свои края, на Волгу, он уже не хотел. Ему ещё не было и сорока, но чувствовалось глубокое разочарование в жизни, обида. И семью заводить не хотел. Но в разочарованности его не было ни жёлчи, ни злобы. Хочется верить, что позже он ещё устроил свою судьбу, ведь шёл ещё только1956 год! А тогда он, если не был в рейсе, буквально сутками лежал под машиной, проверял и ремонтировал “старушку”. Когда Ирина Алексеевна предлагала ему хоть немного отдохнуть, - “Не могу, у меня люди в тайге!” - непременно отвечал Саша, не вылезая из под машины.
Дороги там были ужасные, вернее, их не было совсем, а в кузов неизменно битком набивалось множество людей. Удивительно, как они узнавали о появлении машины и об очередном рейсе, и не ясно, откуда набиралось столько людей в этих глухих, таёжных, казавшихся безлюдными местах?
Про Шнейдера говорили: “Даже если не будет бензина, Саша на одном самолюбии довезёт”.
В самом конце сезона Сашу куда-то перевели. Его сменил молодой человек по имени Рик (Районный исполнительный комитет – такое имя ему дали сознательные родители). У Рика была и более новая, ещё не списанная, машина, и совсем другой, вполне заурядный характер.
Однажды, по заказу Якова, ему из города привезли фляжку со спиртом “в медицинских целях”. Он был в отъезде, но строго предупредил: “Если привезут спирт, никому не отдавать!” На Ненастном был сухой закон и у старателей, и у нас. У нас- всегда. У старателей – кроме особо торжественных, специально оговорённых случаев.
Фляжка со спиртом “приехала” на той самой машине, которой предстояло увезти “на выкидушку” (профиль в 75 км от основного участка исследований) Ирину Алексеевну, топографа и двух будущих инженеров – мгришников. Я оставалась одна с рабочими. Рабочими в геологических и геофизических партиях в тех краях, как правило, были недавно освободившиеся или беглые уголовники.
– “Ты вот геофизик, а я вор, профессия у меня такая. Здесь я отдыхаю, а к зиме подамся в город. Мне здесь работать негде – ни базара большого, ни магазинов” – объясняли они мне своё “credo”.
Хочу подчеркнуть, что относились они ко мне по-рыцарски. При моём приближении кто- нибудь из “авторитетов” предупреждал: «Ahtung, ahtung!», и устанавливался строгий запрет на любые бранные и даже грубые слова. Никакого мата от уголовников я там не слышала, а теперь, в Москве, на каждом углу студенты, юноши и девушки, им наперебой щеголяют. Я это каждый день слышу по дороге с работы: студенты и студентки МАИ (он соседствует с нашим Гидропроектом) ведут мирную беседу. В нашем, теперь уже прошлом, веке ни школьники, ни студенты при девочках не позволяли себе прибегать к мату.
Вспоминаю трогательный момент. Мы ставили ВЭЗ и электропрофилирование в тайге. Спешили успеть до снега. Когда заржавевшие катушки “заедали”, плохо раскручивались провода, работяги наши смазывали их сливочным маслом со своих бутербродов: “Не огорчайся, Васильевна, сейчас всё наладим!”
В тот раз, уезжая, Екатерина Алексеевна отдала мне фляжку со спиртом со словами: “Никому, кроме Якова, не отдавать!” Я обещала.
В комнате нашей, Ирины Алексеевны и моей, ничего, кроме двух раскладушек, походного столика и вьючного ящика с журналами ВЭЗ не было. На стенке, на гвоздике, висела моя лыжная курточка. На всякий случай, злополучную флягу я засунула в рукав куртки, узкий манжет на пуговке фляжку удерживал.
В тот же день, ближе к вечеру, входит недавно появившийся у нас рабочий Филипп – высокий, страшный, рябой. Говорили, что он отсидел 25 лет за убийство. Чифирист.
-“Васильевна, у тебя спирт. Дай спирту, зуб болит”.
-“Спирта у меня нет” - отвечаю я: убеждённо, потому что ведь спирт – не мой, и я обещала Ирине Алексеевне сохранить его для Якова.
-“Я знаю, спирт у тебя. Дай! Зуб у меня болит!”. – на этот раз с угрозой в голосе повторяет Филипп.
-“Нет у меня спирта” – твёрдо отвечаю я, глядя ему прямо в глаза, снизу вверх.
Несколько секунд (или минут?) противостояние глаза в глаза.
Наконец, Филипп сжал кулаки, скрипнул зубами, повернулся и ушёл.
В домике, где мы жили вдвоём с Ириной Алексеевной, за фанерной перегородкой была общая кухня – столовая, и кто-то из рабочих, там оказавшихся, слышал её наказ.
На другой день работяги решили найти спирт, но заглянуть в рукав моей куртки не догадались.
Когда Ирина Алексеевна вернулась с выкидушки и узнала об эпизоде с Филиппом, она побледнела:
-“Да отдали бы Вы ему, к чёрту, этот спирт! Ведь он мог Вас убить!”
Теперь я вспоминаю эту сцену, как будто видела её в кино, и было это вовсе не со мной, а с кем-то другим, если было вообще. Но тогда я свято верила в свою неприкосновенность. И бандиты были тогда благородные! Нынешним не чета!
Происходили там и другие “занятные” события. Как-то раз, когда начальник партии, очень милая и умная женщина (отлично умела справляться и с работой, и со всей бандой уголовников – они её очень уважали!) уехала на очередную “выкидушку”, Тёща наварила браги по случаю какого-то торжества у старателей. Пригласила и наших рабочих, и топографа, который оставался на Ненастном. Все перепились. Днём я бродила по окрестным сопкам (места там очень красивые!), а ближе к ночи пробралась в свою комнатушку и легла спать. Вдруг отчаянный стук в окно: “Васильевна, иди скорее! Там Яков Тёщу хочет убить! Скорее!” Не долго думая, мчусь в домик бригадира. В чём дело? Оказывается, кто-то из старателей неудачно пошутил, что, мол, не зря геофизики к тёще ходят. Яков приревновал. Схватил со стены ружьё. Ружьё дало осечку. Тёща убежала. В темноте он выстрелил в корову – мимо. Насилу удалось утихомирить разбушевавшегося Якова. Удивительно, но я, тогда двадцатилетняя девчонка, почему-то пользовалась авторитетом у этих людей.
Рассказ об экзотических впечатлениях своей первой производственной практики можно было бы продолжить, но это к следующему юбилею.
Мир так быстро меняется, что хочется донести до новых поколений, современных студентов, какие-то живые, не казённые, впечатления того ушедшего времени.
Замечу только, что погребённую россыпь, золотоносную старицу – древнее русло Витима, мы в тот раз успешно нашли.
Всё лето нас нещадно терзали в тайге мошка и комары. Зато в последние 10 дней пред отъездом воцарилась сказочная золотая осень. После ночных заморозков мошка и комары исчезли. Деревья и кустарники окрасились в яркие, красные, оранжевые, фиолетовые тона. Листья деревьев и иголки лиственниц на горных склонах, кусты голубики и жимолости на берегу сверкали по утрам на солнце от не растаявших ещё льдинок. По ослепительно яркому, иссиня – голубому небу разлетелись серебристые, удивительно лёгкие перистые облака.
Потом выпал обильный снег, выросли сугробы, и мы уезжали 22 августа среди белого безмолвия, а большая льдина напротив нашего домика, оставшаяся на реке ещё с прошлой зимы, так и не успела растаять...

(А.В. Сувилова)